из книги С.С. Форестера "Хорнблауэр и "Атропа"

[JamieBamber-Fan]

Наверное, многие задавались вопросом, мог ли выжить Арчи после полученного на "Славе" огнестрельного ранения.

В 4 книге С.С. Форестера о Горацио Хорнблауэре - "Хорнблауэр и "Атропа" имеется ответ на этот вопрос.

Кратко о книге в целом

"Хорнблауэр и "Атропа":
Получив назначение на 22-пушечный шлюп "Атропа", Хорнблауэр, став полновластным капитаном на судне, получает и письмо из Адмиралтейства. Такое письмо - ключ к будущему, нить судьбы, которая может привести капитана и его корабль куда угодно. "Атропа" преображается из бездействующего корабля на Темзе в боевой корабль на море. Опасности, приключения и смерть за горизонтом - если не ближе.

Можно предположить, что с Кеннеди было что-то подобное тому, что описано в приведённом ниже отрывке из книги. Судя по тому, что сказал сухопутный доктор у Форестера, до берега Арчи бы не дотянул, будь там пуля в лёгких и будь там очень серьёзное повреждение лёгких... А Кеннеди ещё и на берегу жил, и не так мало - трибунал явно не один день заседал, да и не сразу собрался, насколько можно понять из фильма...

Так что очень похоже на то, что Клайв пулю нашёл и вытащил... Так что шансы были.

отрывок из книги

Стр. 146 и далее издания 2014 г, Москва, издательство "Вече":

– Простите, сэр, у нас была дуэль.
Никогда не угадаешь, что следующее обрушится на голову капитану. Это могла оказаться чума, или сухая гниль корабельной древесины. Судя по поведению Джонса, не только произошла дуэль, но и кто-то пострадал.
– Кто дрался? – спросил Хорнблауэр.
– Доктор и мистер Маккулум, сэр.
Ладно, можно найти другого врача, в крайнем случае вообще без него обойтись.
– И что же?
– У мистера Маккулума прострелено легкое, сэр.
Господи! Это совсем другое дело. Пуля в легком – почти наверняка смерть, а что, скажите на милость, делать без Маккулума? Его прислали из Индии. Чтоб привезти ему замену, потребуется года полтора. Обычный человек с опытом аварийно-спасательных работ не подойдет – нужно, чтоб он умел обращаться с цейлонскими ныряльщиками.
Хорнблауэр с тошнотворным отчаянием думал – неужели кому-нибудь когда-нибудь так не везло, как ему? Прежде чем снова заговорить, он сглотнул.
– Где он сейчас?
– Мистер Маккулум, сэр? В госпитале на берегу.
– Он жив?
Джонс развел руками.
– Да, сэр. Полчаса назад он был жив.
– Где доктор?
– У себя внизу, сэр.
– Пусть придет сюда. Нет, подождите. Я пошлю за ним позже.
Хорнблауэр хотел подумать – он хотел подумать спокойно. Ему надо пройтись по палубе – это единственный способ снять непомерное напряжение. Ритмичная ходьба помогает привести в порядок мысли. На тесной палубе толклись свободные от дел офицеры, а в крохотную каюту идти было бессмысленно. Тут Хорнблауэр снова отвлек Джонс.
– Мистер Тернер прибыл на борт, сэр.
Мистер Тернер? Тернер? Ах да, штурман, знающий турецкие воды. Он выступил вперед – старый, морщинистый с какими-то бумагами в руке – видимо, это приказы, направляющие его на «Атропу».
– Добро пожаловать, мистер Тернер. – Хорнблауэр принуждал себя говорить сердечно, но про себя гадал, придется ли ему воспользоваться услугами мистера Тернера.
– Ваш покорный слуга, сэр, – со старомодной учтивостыо произнес Тернер.
– Мистер Джонс, устройте мистера Тернера.
– Есть, сэр.
Ничего другого ответить Джонс не мог, как ни труден для исполнения отданный ему приказ. Но он колебался намереваясь сказать что-то еще – видимо, хотел обсудить не поселить ли ему Тернера на место Маккулума. Хорнблауэру решительно не хотелось это выслушивать, пока он не принял окончательного решения. Закипавшее в нем раздражение побудило его действовать с самодурством, характерным для капитанов старой школы.
– Убирайтесь вниз, все! – рявкнул он. – Очистите палубу!
Офицеры смотрели на него так, словно не расслышали, хотя не слышать они не могли.
– Уйдите вниз, пожалуйста, – сказал Хорнблауэр. «Пожалуйста» ничуть не смягчило его грубое требование. – Вахтенный штурманский помощник, проследите, чтоб на палубе никого не было, и сами не попадайтесь мне под ноги.
Офицеры ушли вниз, как приказал капитан, который (судя по тому, что рассказали матросы с гички) чуть не повесил дюжину французских пленных единственно ради своего удовольствия. Так что он остался на шканцах один, и ходил взад-вперед, от гакаборта к бизань-мачте и обратно в быстро сгущающихся сумерках. Он ходил быстро, резко поворачиваясь, снедаемый раздражением и тоской.
Надо решать. Проще всего доложить Коллингвуду и ждать дальнейших распоряжений. Но когда еще с Мальты отбудет судно с депешами для Коллингвуда, и скоро ли прибудет ответ? Не раньше чем через месяц. Ни один мало-мальски стоящий капитан не станет месяц держать «Атропу» без дела. Можно представить себе, как это понравится Коллингвуду. Если самому отправиться на поиски вице-адмирала, то встают те же возражения. И как он явится Коллингвуду на глаза вблизи Тулона или Ливорно, или куда там еще превратности войны забросят эскадру, когда ему надлежит быть в двух тысячах миль оттуда? Нет, ни за что. По крайней мере, два варианта он исключил.
Значит, надо исполнять приказы, как если бы с Маккулумом ничего не случилось. Значит, поднимать сокровища придется самому, а он совершенно в этом не сведущ. Хорнблауэра волной захлестнул гнев. Идиот Эйзенбейс, обидчивый Маккулум. Какое право они имели ради удовлетворения своих личных амбиций мешать Англии в ее борьбе с Бонапартом? Мирился же Хорнблауэр с занудством Эйзенбейса, почему Маккулум не мог поступать так же? А коли нет, почему Маккулум не смог держать пистолет прямее – почему он не застрелил нелепого доктора вместо того, чтоб подставлять себя под пулю? Но эти риторические вопросы ни на йоту не приближали Хорнблауэра к решению собственных проблем – так незачем об этом и думать. Мало того, его начинало грызть раскаяние. Он не имел права не замечать, что у него на корабле назревает ссора. Он вспомнил, как легкомысленно переложил на Джонса заботу, куда Маккулума селить. В кают-компании доктор и Маккулум наверняка друг друга раздражали; сойдя на берег, выпили в таверне вина, окончательно переругались – и вот дуэль. Хорнблауэр должен был предвидеть такую возможность и пресечь ее в зародыше. Как он недосмотрел? Кто он вообще после этого? Быть может, он недостоин быть капитаном королевского судна.
Мысль эта была невыносима, она вызвала в Хорнблауэре новую бурю чувств. Он должен доказать себе, что это не так, или сломаться. Если надо, он сам произведет все работы по подъему сокровищ. Он должен. Должен.
Итак, он решился. И сразу чувства его улеглись, теперь он мыслил быстро, но четко. Конечно, нужно сделать все для достижения успеха, не упустить даже малейшую возможность. Маккулум заказал «кожаный фитильный шланг». Исходя из этого, можно предположить, как вести подъемные работы. И Маккулум, насколько Хорнблауэру известно, пока жив. Может быть… нет, так не бывает. Никто еще не выжил с пулей в легком. И все же…
– Мистер Нэш!
– Сэр! – откликнулся вахтенный штурманский помощник.
– Мою гичку! Я отправляюсь в госпиталь. Небо еще не потемнело, но вода была уже совсем черной, и огни Ля-Валетты отражались в ней длинными дрожащими полосками. Весла ритмично скрипели в уключинах. Хорнблауэр сдерживался, чтоб не покрикивать на гребцов. Как ни быстро они будут грести, им не удовлетворить обуревающее его нетерпение.
Гарнизонные офицеры сидели в столовой, попивая вино. По просьбе Хорнблауэра сержант сходил за врачом. Это оказался молодой человек, по счастью еще трезвый. Он внимательно выслушал вопросы Хорнблауэра.
– Пуля вошла в правую подмышку, – сказал он, – что естественно, учитывая, что пациент стоял боком к противнику подняв правую руку. Рана в подмышечной впадине, ближе к спине, иными словами, на уровне пятого ребра.
Хорнблауэр знал, что на уровне пятого ребра располагается сердце, и слова врача прозвучали для него зловеще.
– Я полагаю, наружу пуля не вышла? – спросил он.
– Нет, – ответил врач. – Пистолетная пуля, задев легкое, редко выходит наружу, даже при выстреле с двенадцати шагов. Заряд пороха всего одна драхма. Пуля скорее всего в грудной полости.
– Так что он вряд ли выживет?
– Это очень маловероятно, сэр. Странно что он прожил так долго. Кровохарканье, сэр, было несильное. Обычно раненные в легкое умирают от внутреннего кровоизлиянии через час или два после ранения, но, видимо, легкое лишь слегка задето. Под правой скапулой – под лопаткой, сэр – сильный ушиб. Он указывает, что пуля остановилась там.
– Близко к сердцу?
– Близко к сердцу, сэр. Как ни странно, однако, ни один из больших кровеносных сосудов не задет, не то он умер бы в первые несколько секунд после ранения.
– Тогда почему бы ему не выжить?
Доктор покачал головой.
– Коль скоро в грудной полости образовалось отверстие. Шансы раненого невелики, если же пуля осталась внутри, они практически равны нулю. Пуля наверняка затащила с собой обрывки одежды. Следует ожидать возникновение гангрены, накопление дурных соков и неизбежную смерть в ближайшие несколько дней.
– Вы не пытались извлечь пулю?
– Из грудной клетки? О чем вы, сэр!
– Что же вы предприняли?
– Перевязал рану и остановил кровотечение. Наложил повязку на грудь, чтобы зазубренные концы сломанных ребер не причинили дальнейшего ущерба легким. Я выпустил две унции крови из левой основной артерии и дал больному опиат.
– Опиат? Значит, сейчас он спит?
– Да, конечно.
Хорнблауэр чувствовал, что практически не продвинула вперед с тех пор, как Джонс сообщил ему новость.
– Вы сказали, он может прожить несколько дней. Сколько именно?
– Я ничего не знаю об организме пациента, сэр. Но это сильный человек в расцвете лет. Может неделю, может даже и больше. С другой стороны, если дела примут плохой оборот, он может умереть завтра.
– Если он проживет несколько дней, будет ли он это время в сознании?
– Весьма возможно. Когда он начнет терять сознание, будет признаком приближающегося конца. Тогда следует видать жар, беспокойство, лихорадку и смерть. Значит, возможно, что Маккулум несколько дней будет сознании. И слабый-преслабый, крохотный шанс, что он выживет.
– Предположим, я возьму его с собой в море? Станет ему лучше? Или хуже?
– Поскольку у него сломаны ребра, вы должны будете обеспечить ему неподвижность. Но в море он может прожить даже и дольше. У нас на острове распространена малярия. Кроме того, есть местная эндемичная лихорадка. У меня в госпитале полно таких больных.
Это помогло Хорнблауэру наконец определиться.
– Спасибо, доктор, – сказал он.
Всего несколько минут ушло на то, чтоб договориться с врачом и откланяться. Гичка в темноте отвезла его по черной воде туда, где виднелись огни «Атропы».
– Немедленно передайте доктору, чтоб он явился ко мне в каюту, – сказал Хорнблауэр приветствовавшему его вахтенному офицеру.
Эйзенбейс вошел медленно. Он был явно смущен, но держался с напускной храбростью. Он приготовился защищаться от града гневных обвинений, и прием, который он встретил, оказался для него совершенно неожиданным. Эйзенбейс подошел к столу, за которым сидел Хорнблауэр, и посмотрел на капитана с виноватой дерзостью человека, только что застрелившего своего ближнего.
– Мистер Маккулум, – начал Хорнблауэр. При этом имени толстые губы доктора искривились, – сегодня ночью будет доставлен на борт. Он еще жив.
– Сюда? – переспросил застигнутый врасплох доктор.
– Обращайтесь ко мне «сэр». Да, я приказал доставить его сюда из госпиталя. Вам же я приказываю приготовить все к тому, чтобы его принять.
У доктора вырвалось какое-то немецкое слово – очевидно,изумленное восклицание.
– Отвечайте мне «есть, сэр», – рявкнул Хорнблауэр и едва не задрожал от долго сдерживаемых чувств. Кулаки его непроизвольно сжались, и он едва устоял, чтоб не заколотить ими по столу. Чувства его были так сильны, что, видимо, передались телепатически.
– Есть, сэр, – против воли вымолвил доктор.
– Жизнь мистера Маккулума невероятно ценна, доктор. Гораздо ценнее вашей.
В ответ Эйзенбейс промычал нечто невразумительное.
– Ваша обязанность – сохранить ему жизнь.
Хорнблауэр разжал кулаки и говорил теперь отчетливо, раздельно, после каждой фразы постукивая по столу длинным указательным пальцем.
– Вы должны сделать для него все возможное. Если вам потребуется что-то особенное, сообщите мне, я приложу в усилия, чтобы это достать. Жизнь его надо спасти или, если это невозможно, продлить, насколько удастся. Я посоветовал бы вам оборудовать для него место за шестой карронадой правого борта, где меньше всего будет сказываться качка и можно натянуть тент от дождя. За этим обратитесь к мистеру Джонсу. Корабельных свиней можно переместить на бак.
Хорнблауэр замолчал и посмотрел на доктора, вынуждая его ответить «есть, сэр». Искомые слова слетели с губ доктора, словно пробка из бутылки, и Хорнблауэр продолжил.
– Мы отплываем завтра на заре. Мистер Маккулум должен жить, пока мы не доберемся до места назначения, и дольше, достаточно долго, чтоб исполнить то, ради чего был выписан из Индии. Вам ясно?
– Да, сэр, – ответил доктор, хотя, судя по изумленному лицу, не вполне уяснил приказ.
– Для вас лучше, чтоб он оставался жить, – продолжал Хорнблауэр. – Для вас лучше. Если он умрет, я буду судить вас за убийство по английским законам. Не смотрите на меня так. Я говорю правду. Закон ничего не знает о дуэлях. Я могу повесить вас, доктор.
Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог сказать онемевший язык.
– Но просто повесить вас было бы мало, доктор, – сказал Хорнблауэр. – Я могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками – видели дважды на прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.
– Нет! – воскликнул Эйзенбейс. – Вы не можете…
– Обращайтесь ко мне «сэр» и не противоречьте. Вы слышали мое обещание? Я его исполню. Я могу это сделать, и сделаю.
Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не показывая, о чем на самом деле думает. Если в Адмиралтействе узнают, что он приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем, в Адмиралтействе могут и не дышать о том, что случилось на далеком Леванте. Есть и другое сомнение – если Маккулум умрет, его уже ничем не воскресишь, и Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это неважно.
– Теперь вам все ясно, доктор?
– Да, сэр.
– Тогда я приказываю вам начать приготовления.
К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было снова заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс обрел наконец дар речи.
– Вы не забыли, сэр?
– Что я, по-вашему, забыл? – спросил Хорнблауэр. Настойчивость Эйзенбейса немного поколебала его.
– Мистер Маккулум и я… мы враги, – сказал Эйзенбейс. Хорнблауэр и впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное в этом не признаваться.
– Ну и что с того? – спросил он холодно, надеясь, что смущение его незаметно.
– Я в него стрелял, – сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. – Что он скажет, если я буду его лечить?
– Кто кого вызвал? – спросил Хорнблауэр, оттягивая время.
– Он меня, – ответил Эйзенбейс. – Он сказал… он сказал, что я – не барон, а я сказал, что он – не джентльмен. «Я убью вас за это», – сказал он. И мы стали стреляться.
Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить Маккулума.
– Вы убеждены, что вы – барон? – спросил Хорнблауэр. Им двигало как любопытство, так и желание выгадать время, чтоб привести в порядок свои мысли.
Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс над головой.
– Я знаю, что это так, сэр. Его Княжеская Светлость лично подписал мое дворянское свидетельство.
– Когда он это сделал?
– Как только… как только мы остались наедине. Лишь двое— я и Его Княжеская Светлость – пересекли границу, когда французские солдаты вступили в Зейц-Бунау. стальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтоб Его Княжеской Светлости прислуживал простой буржуа. Тольц дворянин может укладывать его в постель и подавать ем пищу. Ему нужен был гофмейстер для исполнения церемониала и штатс-секретарь для ведения иностранных дел, посему Его Княжеская Светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил титулом барона и поручил мне важные государственные посты.
– По вашему совету?
– У него не осталось других советчиков.
Все это было очень любопытно и весьма близко к тому что Хорнблауэр предполагал, но не имело отношения к делу. Как к этому делу подступиться, Хорнблауэр уже решил.
– На дуэли, – спросил он, – вы обменялись выстрелами?
– Его пуля прошла над моим ухом, – ответил Эйзенбейс.
– Значит, честь удовлетворена с обеих сторон, – сказал Хорнблауэр как бы самому себе.
Теоретически так оно и было. Обмен выстрелами, тем более пролитие крови, завершает дело чести. Принципалы могут встречаться в обществе, как если бы между ними ничего не произошло. Но встречаться как доктор и пациент… Когда возникнет это неудобство, надо будет с ним разбираться.
– Вы совершенно правы, доктор, что напомнили мне об этом обстоятельстве, – сказал Хорнблауэр, изображая судейскую беспристрастность. – Я буду его учитывать.
Эйзенбейс отупело смотрел на него; Хорнблауэр снова сделал суровое лицо.
– Но это не отменяет моего вам обещания, – продолжал он. – Мой приказ остается в силе. Он – пауза – остается – пауза – в силе.
Прошло несколько секунд, пока доктор выговорил неохотно:
– Есть, сэр.
– Не будете ли вы любезны по дороге передать новому штурману, мистеру Тернеру, чтоб тот зашел ко мне.
– Есть, сэр.
Это была просьба, перед этим – приказ, и хотя по форме они были различны, и то и другое надлежало исполнять.
– Итак, мистер Тернер, – сказал Хорнблауэр, когда штурман вошел в каюту. – Мы направляемся в Мармарисский залив и отплываем завтра на заре. Я хотел бы знать, какие ветра мы можем ожидать в это время года. Я не хочу терять временя. Важен каждый час, можно сказать – каждая минута.
Время торопит – надо извлечь все, что удастся, из последних часов умирающего.

Песок в склянках медленно пересыпался, скоро надо будет менять курс.
– Мистер Тернер!
– Сэр!
– Когда будет меняться вахта, мы повернем.
– Есть, сэр.
– Доктор!
– Сэр!
– Приготовиться к смене курса!
– Есть, сэр.
Больничное ложе Маккулума помещалось между шестой и седьмой карронадами правого борта. К нему были прикреплены тали, чтоб при смене курса сохранять горизонтальное положение ложа, как бы ни кренилось судно. Следить за этим должен был доктор.
– Идя этим галсом, мы должны будем увидеть на горизонте Семь мысов, сэр, – сказал Тернер, подходя к Хорнблауэру.
– Полагаю, так, – отвечал Хорнблауэр. От Мальты они дошли быстро. Лишь на одну ночь штиль эадержал их южнее Крита, но к утру с запада снова задул ветер. Левантер не налетал ни разу – до равноденствия было далеко – и за день они делали не меньше сотни миль. Маккулум был еще жив.
Хорнблауэр подошел к постели больного. Над ним склонился Эйзенбейс. Он щупал пульс. Поворот закончился, три цейлонских ныряльщика вернулись к больному. Они сидели на корточках возле постели, и не отрываясь смотрел, на своего хозяина. Постоянно чувствуя на себе три пары печальных глаз можно было, по мнению Хорнблауэра, окончательно впасть в меланхолию, но Маккулум, очевидно не имел ничего против.
– Все в порядке, мистер Маккулум? – спросил Хорнблауэр.
– Нет… не совсем так, как мне хотелось бы.
Грустно было видеть, как медленно и мучительно повернулась голова на подушке. Густая щетина, покрывавшая лицо, не могла скрыть, что со вчерашнего дня усилились и худоба, и лихорадочный блеск в глазах. Ухудшение было заметно. В день отплытия Маккулум казался легко раненым на второй день ему вроде бы даже стало лучше – он сердился, что его держат в постели, однако ночью ему сделалось хуже, и с тех пор состояние его постоянно ухудшалось, как и предсказывали Эйзенбейс с гарнизонным врачом.

Конечно, Маккулум сердился не только на то, что его держат в постели. Очнувшись от наркотического сна, он обнаружил, что за ним ухаживает тот самый человек, который в него стрелял. Это вызвало его бурное возмущение. Несмотря на слабость и повязки, он пытался сопротивляться. Пришлось вмешаться Хорнблауэру – к счастью, когда Маккулум пришел в сознание, «Атропа» оставила гавань далеко позади. «Это просто низость – продолжать дело чести после обмена выстрелами» – сказал Хорнблауэр, и потом – «За вами ухаживает доктор, а не барон», – и наконец решительное – «Не дурите же. На пятьдесят миль вокруг нет другого врача. Вы что, хотите умереть?». Наконец Маккулум покорился и доверил свое измученное тело заботам Эйзенбейса. Возможно, он получал некоторое удовлетворение от того, что доктору приходилось делать вещи грязные и малоприятные.
Теперь его пыл угас. Маккулум был очень, очень плох. Эйзенбейс положил ему руку на лоб, и он закрыл глаза. Бледные губы шевельнулись, и Хорнблауэр услышал отрывок фразы – что-то вроде «огнепроводный шнур под водой». Маккулум думал о предстоящих работах. Хорнблауэр встретил взгляд Эйзенбейса. Глаза у доктора были озабоченные. Он еле заметно покачал головой. Эйзенбейс думает, что Маккулум умрет.
– Больно… больно… – простонал Маккулум.
Он заметался. Эйзенбейс сильными руками перевернул его на левый бок, поудобнее. Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс одну pyкy положил Маккулуму на правую лопатку, как бы что-то исследуя, потом сдвинул ее ниже, на ребра, и Маккулум опять застонал. Лицо Эйзенбейса оставалось серьезным.
Это было ужасно. Ужасно видеть, как умирает великолепно устроенный организм. Так же ужасно было Хорнблауэру сознавать, что к его сочувствию примешиваются эгоистические соображения. Он не мог представить себе, как будет поднимать со дна сокровища, если Маккулум умрет или будет так же беспомощен. Он вернется с пустыми руками, на него обрушатся гнев и презрение Коллингвуда. Что пользы во всех его ухищрениях. Хорнблауэр вдруг вознегодовал на дуэльное уложение, отнявшее жизнь у ценного человека и поставившее под угрозу его, Хорнблауэра, профессиональную репутацию. Противоречивые чувства кипели в нем водоворотом.
– Земля! Земля! Земля справа по курсу! Кричали с фор-марса. Этот крик невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову, но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного фальшборта собирались другие офицеры.
– Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, – сказал Тернер.
– На час раньше, чем я ожидал, – заметил Хорнблауэр.
– Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего – его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко – площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
– Это Семь мысов, сэр, – сказал он. – Два румбаналевой скуле.
– Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
– Да, сэр.
Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
– Мистер Стил! Вы можетеидти круче к ветру, чем сейчас.
Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
– В чем дело, доктор? Матросы садили грота-галс.
—Можно мне поговорить с вами, сэр?
Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
– Это по поводу пациента, сэр, – добавил он. – Мне кажется, это очень важно.
– Ладно, очень хорошо. – Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. – Ну? Что вы хотели сказать?
Эйзенбейс явно нервничал.
– Я создал теорию, сэр.
Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.
– Что за теория? – спросил он наконец.
– Она касается местонахождения пули, сэр, – ответил Эйзенбейс – ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова «теория».
– Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
– Я полагаю, она вовсе не там, сэр, – поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
– Да? – Если это так, то новость невероятно важна. – Тогда почему же ему так плохо?
Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родном языке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.
– Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? – спросил он, в последний момент заменив слово «срикошетила» на «отскочила» в надежде, что так будет понятнее.
– Да, сэр. С пулями это случается часто.
– И где, по-вашему, она теперь? Эйзенбейс попробовал дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтоб показать то место, которое хотел. – Под скапулой, сэр… под… под лопаткой.
– Земля! Земля слева по курсу! | Крик донесся через световой люк над головой Хорн-блауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит внизу, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж, одно так же важно, как и другое.
– Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.
Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовал себя относительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.
– Войдите! – сказал Хорнблауэр.
Вошел Его Светлость князь Зейц-Бунаусский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался вниз.
– Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.
– Очень хорошо, мистер Князь. Спасибо. – Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.
– Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она… она жесткая, сэр, а ребра… ребра упругие.
– Да? – Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.
– А пациент очень мускулист. Очень.
– Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?
– Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижним краем скапулы, сэр.
– А лихорадка? Жар?
Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все это звучало достаточно правдоподобно.
– Вы хотите сказать, что если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете ее извлечь?
– Да, – с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс
– Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?
Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.
– Да, придется использовать нож, – сказал он наконец – Операция будет сложная. Я не знаю, могу ли я её сделать.
– Но вы надеетесь, что сможете?
– Надеюсь.
– И вы думаете, что добьетесь успеха?
– Не знаю. Только надеюсь.
– А если вы успеха не добьетесь?
– Он умрет.
– Но вы думаете, что если операцию не сделать, он всё равно умрет?
Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил.
– Да.
Пока Хорнблауэр изучал выражение лица Эйзенбейса, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:
– Дна нет! Дна нет!
Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубины как и следовало ожидать, были гораздо большие, чем длина лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.
– Значит, доктор, вы считаете так. В случае неуспеха вы сократите жизнь пациента на несколько часов.
– На несколько часов. На несколько дней. Нескольких дней хватило бы на подъемные работы – но Маккулум все равно в таком состоянии, что проку от него не будет. С другой стороны, неизвестно, сможет ли он оправиться после хирургического вмешательства.
– В чем сложность операции? – спросил Хорнблауэр.
– Здесь несколько слоев мускулов, – объяснил Эйзенбейс. – Infraspinatus. Многие из них subscapularis. Мускульные волокна идут в разных направлениях. Поэтому трудно работать быстро и не причиняя большого ущерба. Здесь проходит большая субскапулярная артерия. Пациент и так уже слаб и сильного шока не вынесет.
– У вас есть все необходимое для операции?
Эйзенбейс ссутулил жирные плечи.
– Два ассистента – санитары, как вы их называете, сэр – обладают достаточным опытом. Оба делали операции во время боев. Инструменты у меня есть. Но мне бы хотелось…
Эйзенбейсу явно требовалось что-то, по его мнению трудноосуществимое.
– Что же?
– Мне нужно, чтоб судно стояло на якоре. И хороший свет.
Это перевесило чашку весов.
– Сегодня же, – сказал Хорнблауэр, – наше судно встанет на якорь в защищенной от ветра гавани. Вы можете готовиться к операции.
– Да, сэр. – Помолчав, Эйзенбейс задал тревоживший его вопрос: – А ваше обещание, сэр?
Хорнблауэру не пришлось долго думать, лучше или хуже Эйзенбейс будет оперировать под угрозой кошек или виселицы. Совершенно ясно, он сделает все возможное из одной профессиональной гордости. Думая, что на карте стоит его жизнь, он может запаниковать.
– Я беру свое обещание назад, – сказал Хорнблауэр. – Что бы ни случилось, вам ничего не грозит.
– Спасибо, сэр.
– Дна нет! – крикнул лотовый на руслене.
– Что ж, очень хорошо. До вечера у вас есть время подготовиться.
– Да, сэр. Спасибо, сэр.
Эйзенбейс вышел. Хорнблауэр просидел меньше минуты, обдумывая побудительные причины своего решения. Его судно сейчас входит в Родосский пролив, и ему надо быть на палубе.
– Ветер стал южнее на румб, сэр, – сказал Стил, козыряя.
Это был первое, что Хорнблауэр увидел, поднявшись по трапу – «Атропа» по-прежнему идет так круто к ветру, как только можно. Стил и Тернер действовали точно, не беспокоя капитана.
– Очень хорошо, мистер Стил.
Хорнблауэр вынул из кармана подзорную трубу и обвел горизонт. С одной стороны дикий, скалистый берег, с другой же низкий, песчаный. Он склонился над картой.
– Справа мыс Ангистро, сэр, – сказалрядомс ним Тернер, – Мыс Кум позади левого траверза.
– Спасибо.
Все, как и должно быть. Хорнблауэр выпрямился и направил подзорную трубу на турецкий берег. Он был крутой, обрывистый, вдалеке вздымались высокие горы.
– Лишь в это время года они зеленые, – пояснил Тернер. – Все остальное время они коричневые.
– Да.
Хорнблауэр прочитал о восточном Средиземноморье все, что мог, и о климатических условиях кое-что узнал.
– Людей здесь немного, сэр, – продолжал Тернер. – Крестьяне. Пастухи. Кое-где в бухточках рыбачьи поселки. С Родоса иногда заходят купеческие каяки – теперь редко, сэр. Воды эти кишат пиратами, по причине вражды между греками и турками. Торгуют понемногу медом и лесом.
– Да.
Удачно, что ветер стал южнее, даже так ненамного. Это снимало одну из бесчисленных сложностей в сложной жизни Хорнблауэра.
– Вдоль всего берега руины, – бубнил Тернер. – Города… дворцы… просто удивительно, сэр.
Здесь некогда процветала древнегреческая цивилизация. Здесь стояла Артемизия и десяток других греческих городов, пышущих жизнью и красотой.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
– Деревни стоят преимущественно на месте древних городов, – продолжал Тернер. – Вокруг них руины. Половина домишек построена из мрамора разрушенных дворцов.
– Да.
При других обстоятельствах Хорнблауэр заинтересовался бы сильнее, но сейчас Тернер только отвлекал его. Хорнблауэру было о чем подумать. Ему предстояло провести «Атропу» в Мармарисский залив, вступить в переговоры с турецкими властями, решить, как начинать подъемные работы. Оставался вопрос – жгучий, животрепещущий вопрос – выживет ли Маккулум. Оставались рутинные обязанности – глядя вокруг себя, Хорнблауэр видел, что офицеры и матросы толпятся у борта, с интересом разглядывая берег. Меж мусульманских селений попадались и греческие поселки – об этом важно помнить, чтоб не дать матросам раздобыть спиртное. Надо будет наполнить бочки водой; раздобыть свежие овощи.
Подошел Стил с одним из рутинных вопросов. Хорнблауэр кивнул.
– Раздача рома!
Крик разнесся по маленькому судну. Матросы отвернулись от берега – сейчас никакое чарующее пение сирен не привлекло бы их внимания. Для большинства из них это главный момент дня – сейчас они вольют в разгоряченные глотки по жалкой порции разведенного водой рома. Лишить матроса выпивки – все равно что не допустить святого в рай. Матросы заключали между собой немыслимые сделки, продавая, перепродавая и покупая свои «чарки». Но Хорнблауэр подумал, что ему нечего чваниться перед человеческим стадом, свысока представлять матросов этакими цирцеиными свиньями, глушащими пойло. Да, это действительно главный момент в их жизни, ни лишь потому, что они не видят лучшего месяцами и годами, ограниченные деревянными бортами маленького корабля, частенько не получая за это время ни шиллинга денег, не встречая новых лиц, ни единой человеческой проблемы, никакой пищи для ума. Наверно, лучше быть капитаном и иметь слишком много проблем.
Матросы пошли обедать. Мыс Кум остался позади. Солнце светило все ярче, бриз усилился. Тернер продолжал монотонно вещать.
– Мыс Мармарис, сэр, – сказал он.
Здесь берег вдавался вглубь, открывая вид на невысокие горы. Пора убирать паруса. Пришло время решительных действий – сейчас «Атропа» из мирного судна, безмятежно идущего вне территориальных вод, превратится в буревестника, чье появление в иностранной гавани способно вызвать шквал дипломатических нот, тревожа должностных лиц на противоположном конце Европы. Хорнблауэр старался отдавать приказы так, словно его не тревожит сложность ситуации.
– Все наверх! Все наверх убирать паруса! Все наверх! Подвахтенные бежали по местам. Офицеры занимали свои посты, те из них, кто дремал внизу, поспешно выбирались на палубу. Нижние прямые паруса и брамсели быстро убрали.
– Мистер Джонс! – выкрикнул Хорнблауэр.
– Сэр!
– Ослабьте этот шкот и снимите напряжение с галса. Где вы учились управлять судном?!
– Есть, сэр, – жалобно отозвался несчастный Джонс, но приказ выполнил быстро и ловко.
Выговор был вполне заслужен, но Хорнблауэр подумал, так ли резко он выразился бы, если не хотел показать команде, что груз ответственности не мешает ему следить за всем происходящим на судне. В конце концов, решил он горько, это все равно было излишне – ни один из спешащих по палубе людей и на секунду не задумался ни о лежащей на капитане ответственности, ни о том, прелюдией к какому международному кризису может послужить исполняемый ими маневр.
– Мыс Ред Клиф, сэр, – сказал Тернер. – Остров Пэседж. За ним мыс Сари. Восточный проход лучше, сэр, – посреди западного подводная скала.
– Да, – ответил Хорнблауэр. На карте подробностей немного, но скала там отмечена. – Мы пойдем восточным проливом. Старшина рулевой! Лево руля! Так держать!
С попутным ветром «Атропа», словно лань, понеслась в пролив, под одними марселями и передними парусами. Вход в пролив вырисовывался все отчетливее – два крутых мыса и низменный островок между ними. Понятно, откуда пошло название Ред Клиф – это действительно был красный обрыв, остальные же мысы и остров заросли елями. На возвышении виднелись прямоугольные очертания фортов.
– Там никого нет, сэр, – сказал Тернер. – Обветшали и рушатся, как и все остальное.
– Вы сказали, что восточный проход совершенно свободен?
– Да, сэр.
– Очень хорошо.
«Атропа» вошла в пролив, Хорнблауэр приказывал рулевому. Ни над одним фортом не видно было флага, значит, салютовать пока не надо. Расстояние между мысом и островом было с полмили или чуть меньше, дальше открывался вид на Мармарисский залив, с трех сторон окруженный высокими горами.
– Здесь город, сэр, – сказал Тернер. – Так себе городишко.
Белая башня – минарет – отражала послеполуденное солнце.
– Сейчас вы видите красный курган за городом, сэр.
– Где затонул «Стремительный»? – спросил Хорнблауэр.
– Левее от нас, сэр. Прямо на линии между красным курганом и фортом на острове Пэседж. Мыс Ада по азимуту зюйд-зюйд-ост и полрумба к зюйду от того места.
– Сделайте замеры сейчас, – приказал Хорнблауэр. Они вошли в залив. Вода была гладкой, не настолько, впрочем, чтоб отражать синее небо. Тернер взял азимут на форт. Другой азимут Хорнблауэр мог взять на глаз. Не вредно будет встать ближе к месту намечающихся работ. Так они впоследствии привлекут меньше внимания, чем если сначала встанут в одном месте, а потом вынуждены будут менять стоянку. Джонс без заминки убрал фор– и грот-марсели передние паруса. «Атропа» тихо скользила по воде.
– Руль круто направо, – сказал Хорнблауэр рулевому. «Атропа» развернулась, Джонс взял крюйсель на гитовы помогая маневру. Судно почти совсем остановилось, крохотные волны лизали его нос.
– Отдать якорь!
Заскрежетал канат. «Атропа» повернулась на якоре. Они в турецких водах. То, что они пересекли трехмильную границу, даже прошли пролив, еще можно было бы впоследствии оспорить. Якорь же, зарывшийся рогами в песок, это уже нечто определенное, на это можно указать в дипломатической ноте.
– Позовите доктора, – сказал Хорнблауэр. Дел много – надо связаться с турецкими властями, если они не свяжутся с ним раньше. Но прежде, не теряя времени, надо приготовиться к операции. Жизнь Маккулума висит на волоске, и не только его жизнь.
XII
Хорнблауэр сидел у себя в каюте. «Несколько минут» – столько, по оценке Эйзенбейса, потребуется на операцию. Хорнблауэр знал, что доктору придется работать быстро, чтоб свести к минимуму шок.
– На «Ганибале», сэр, – сказал санитар в ответ на расспросы Хорнблауэра, – мы за полчаса отняли одиннадцать ног. Это было в Альхесирасе, сэр.
Но ампутация – дело сравнительно простое. Половина раненых выживала после ампутации конечностей. Сам Нельсон лишился руки – ему ее отняли темной ночью в шторм, в море, – и жил после этого до тех пор, пока при Трафальгаре его не настигла ружейная пуля. То, что задумал Эйзенбейс – не ампутация. Если его диагноз неверен, это хуже чем бесполезно. Даже если диагноз верен, дело все равно может кончиться плохо.
На судне воцарилась тишина. Вся команда остро переживала за судьбу «бедного джентльмена». Они жалели Маккулума, умиравшего от пули, которую ему совершенно незачем было получать. То обстоятельство, что его будут резать, вызывало у них нездоровое любопытство. То, что через несколько секунд он, возможно, умрет, пройдет в таинственные врата, страшившие их самих, заставляло их смотреть на него с каким-то особым почтением. Пришлось поставить часовых, чтоб сдерживать и жалостливых, и любопытствующих, и искателей острых ощущений. По тишине на судне Хорнблауэр мог сказать, что вся команда с замиранием сердца ждет развязки, надеясь уловить стон или вскрик. Точно так же они ожидали бы повешенья. Хорнблауэр слышал громкое тиканье своих часов.
Вдалеке послышался шум, но на деревянном корабле можно услышать столько разных шумов. Хорнблауэр поначалу не позволял себе думать, что этот шум связан с окончанием операции. Но вот шаги и голоса раздались у входа в каюту – сначала заговорил часовой, потом Эйзенбейс, потом в дверь постучали.
– Войдите, – сказал Хорнблауэр нарочито безразличным голосом. Увидев Эйзенбейса, он сразу понял, что все в порядке. В тяжеловесных движениях доктора чувствовалась окрыленность.
– Я нашел пулю, – сказал Эйзенбейс. – Она была там, где я и предполагал – под нижней оконечностью лопатки.
– Вы ее извлекли? – спросил Хорнблауэр. Эйзенбейс позабыл сказать «сэр», а Хорнблауэр его не одернул – верный признак, что он вовсе не так спокоен, как притворяется.
– Да, – ответил Эйзенбейс.
Он театральным движением выложил что-то на стол перед Хорнблауэром. Это была пуля – бесформенная, сплющенная, со свежей царапиной.
– Здесь на нее наткнулся мой скальпель, – гордо сказал Эйзенбейс. – Я сразу вошел в нужное место.
Хорнблауэр с жаром схватил пулю и осмотрел ее.
– Все было, – продолжал Эйзенбейс, – как я и говорил. Пуля ударила в ребра, сломала их, и проскользнула вдоль них, пройдя между костью и мускулами.
– Да, понятно, – сказал Хорнблауэр.
– И вот что еще там было. – Эйзенбейс с гордым видом ярмарочного фокусника, извлекающего кролика из шляпы, положил перед Хорнблауэром что-то маленькое.
– Это что, пыж? – спросил Хорнблауэр, не пытаясь прикоснуться к отвратительному комочку.
– Нет, – сказал Эйзенбейс. – Таким его вытащил мой пинцет. Но поглядите…
Эйзенбейс толстыми пальцами расправил комочек.
– Я просмотрел все это под лупой. Вот кусочек синем сюртука. Это – кусок шелковой сорочки. Это клочки хлопчатобумажной рубашки, а это – нитки вязаной нижнем рубахи.
Эйзенбейс лучился торжеством.
– Пуля затащила всё это с собой? – спросил Хорнблауэр.
– Именно так. Конечно. Зажатая между пулей и костью ткань была разрезана, как ножницами, а пуля затащила клочки с собой. Я нашел их все. Не удивительно, что рана гноилась.
– Обращайтесь ко мне «сэр». – Напряжение спало, и Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс не величает его, как должно. – В остальном операция была так же успешна?
– Да… сэр, – сказала Эйзенбейс. – После того, как были удалены чужеродные тела, а рана перевязана, пациенту сразу стало лучше.
– Он пережил сильный шок?
– Не очень. Санитарам почти не пришлось его держать. Он добровольно позволил себя оперировать, как вам и обещал. Хорошо, что он лежал спокойно. Если б он сопротивлялся, сломанное ребро могло бы повредить легкое.
– Обращайтесь ко мне «сэр», – сказал Хорнблауэр. – Я последний раз прощаю вам это упущение.
– Да… сэр.
– Сейчас пациент чувствует себя хорошо?
– Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо… сэр. Понятно, скоро я должен буду к нему вернуться.
– Вы думаете, он выживет?
Торжествующее выражение на лице Эйзенбейса несколько поблекло. Он сосредоточился, формулируя ответ.
– Теперь он скорее всего выживет, сэр. Но никто не может знать наверняка. Всегда возможно, что рана вдруг воспалится и убьет пациента.
– Больше вы ничего не можете сказать?
– Нет, сэр. Рана должна оставаться открытой для оттока гноя. Накладывая швы, я вставил дренажную трубку.
– Очень хорошо, – сказал Хорнблауэр, чувствуя, как на него накатывает тошнота. – Я понял. Возвращайтесь к пациенту. Я глубоко признателен вам, доктор, за то что вы сделали.


Читать книгу онлайн: здесь.